по имени Ира, я подошел к посольству Ирака. Двадцатилетняя Ира была дочерью моих знакомых и свободно владела английским языком, понимала и говорила хорошо. Я тоже мог говорить, но плохо. Понимали меня с трудом и не все. Предполагая, что сотрудники иракского посольства могут не знать ни русского, ни украинского, я решил подстраховаться переводчиком и захватил Иру. Это меня и подвело.

В небольшом прохладном вестибюле нас усадили в мягкие низкие кресла, поинтересовались о цели визита и попросили подождать. Заметив, что несколько сотрудников посольства с интересом поглядывают в сторону Ирины, я посмотрел на нее и увидел длинные стройные ноги в босоножках-шпильках и над ними голову Иры. Средняя часть тела, благодаря очень мягкому и очень низкому креслу, отсутствовала, коленки упирались почти в подбородок. Мини-юбка скорее угадывалась, чем присутствовала. Ира пыталась найти более-менее приличное положение, но я понял, что ей это не удастся. Через пять минут к нам вышел консул, смуглый, красивый, с тонкой полоской усов и шеей борца классического стиля. Ему было лет шестьдесят, но седина только пробивалась в густой черной шевелюре. Он поздоровался, спросил о наших проблемах и уселся в кресло напротив Ирины. Все это, казалось, он проделал одновременно, машинально и не глядя на нас. Я начал мягко, деликатно подбирая слова, говорить ему о возможном ударе американских войск по территории его страны, взглянул на него и понял, что консул меня не слышит, у консула «столбняк». Его глаза намертво «прилипли» к Ириным ногам. Я умолк, поняв, что отлепить их невозможно — оставалось только ждать. Через пару минут консул встряхнул головой, отгоняя наваждение, повернул ко мне отрезвевшие глаза и опять спросил о наших проблемах.

— Проблемы не у нас, а у вас. Мы хотим поговорить о будущей войне США с вашей страной, чтобы попытаться ее избежать, -напрямую, без деликатности ответил я.

Когда до консула дошел смысл сказанного, в его глазах за секунды отразилась гамма чувств. Я их понял, как и то, что говорить о войне мы не будем. Передо мной сидел пожилой, мудрый, уставший человек. Ему нравилась спокойная, размеренная жизнь в Киеве, он не хотел никаких осложнений, устал кого-то спасать и решать чьи-то проблемы, не хотел вести бесед на скользкие темы, боясь лишиться поста и быть отправленным на родину. Ему туда не хотелось, особенно сейчас, когда она на краю пропасти. Он не хотел слышать ничего, что может изменить его жизнь, хорошо усвоив закон — ни одно доброе дело безнаказанным не остается.